Мойзес Наим - Конец власти. От залов заседаний до полей сражений, от церкви до государства. Почему управлять сегодня нужно иначе
Что мы уступаем этим общественным институтам и людям, которые ими управляют, и чего требуем от них взамен, варьируется со временем и от общества к обществу в ходе эволюции человеческих ценностей и ожиданий. Революции множества, мобильности и ментальности побуждают миллиарды людей ожидать и требовать большего. Сегодня у нас есть более совершенные инструменты контроля. И все же в основе нашего согласия с властью лежит ее главное обещание – что она обеспечивает порядок. Упадок власти, о котором идет речь в этой книге, подрывает этот договор, как не подрывает его ни политическая борьба, ни рыночная конкуренция, ни даже мировые войны XX века. Последствия очевидны: хотя лишь немногие сообщества надолго впадали в анархию, высокая степень распада власти вполне может парализовать социум. При таком повороте даже развитые и зрелые демократии могут стагнировать и терять способность отвечать требованиям и вызовам XXI века. Как мы уже отмечали, неспособность Европы своевременно и успешно противостоять катастрофическому кризису в экономике являет нам прискорбный пример того, как разлагающе действует гибель власти. Еще более гибельными последствиями чревато наше неумение решительно бороться с выбросами парниковых газов, разогревающими нашу планету.
Деквалификация и утрата знания
Централизованные иерархические организации неслучайно доминируют в мире уже более ста лет. Политические партии, крупные корпорации, церкви, фонды, государственная бюрократия, армия, знаменитые университеты, культурные учреждения накапливают в своих стенах опыт, технологии и знания: там хранят историю успехов, насаждают среди своих членов или сотрудников обычаи, культуру и сумму навыков. В мир распыленной власти все это переходит не без некоторых – зачастую значительных – потерь. Идея замены политических партий создаваемыми по случаю “движениями”, временными предвыборными коалициями и даже узкоспециализированными неправительственными организациями (“зеленые”, пираты, малое правительство) симпатична миллионам избирателей по всему миру, сытых по горло коррупцией, идеологической стагнацией и государственной беспомощностью многих политических партий. Но хотя грехи большинства партий явны и несомненны, их упразднение обернулось бы исчезновением важного хранилища крайне специального знания, которое непросто будет воссоздать милым новичкам – среди которых обнаруживается немало тех, кого швейцарский историк Якоб Буркхардт называл “непроходимыми упрощенцами”, демагогов, в корыстных целях эксплуатирующих гнев и обиды людей и дающих радужные, но “кошмарно упрощенные” и в итоге лживые обещания{363}. То же самое верно в отношении опыта крупных фирм в роли нанимателей и инвесторов. Микробизнесы, импровизированные магазинчики, венчурные фонды, социальные сети и тому подобные предприятия с немалым трудом нарабатывают интеллектуальный капитал, уже имеющийся у крупных фирм. Радикальная децентрализация знания – от Википедии до программного обеспечения с открытым кодом и размещения в интернете бесплатных учебных материалов Массачусетского технологического института – одна из самых интересных граней упадка власти. Но способность этих новых источников знания потягаться с корпоративными конструкторскими бюро или сохранять историю организации в лучшем случае нестабильна. В среде, где власть слишком распылена, человек не всегда делает лучший или более надежный выбор образования и трудоустройства. Выраженная дезинтеграция организаций может быть такой же помехой для создания и разумного применения знаний, как и косная среда, которая складывается, если власть слишком концентрирована.
Банализация общественной активности
Общественные и политические события в наши дни обрастают “фолловерами”, которые их “лайкают” в разных цифровых медиа. В социальных сетях полчища подписчиков и “френдов” могут создавать впечатление, что та или иная группа представляет собой мощную силу. Иногда это действительно так. Хотя роль Фейсбука и Твиттера в событиях “арабской весны”, возможно, и переоценена, нет сомнений, что социальные сети так или иначе расширили возможности антиправительственных сил. Но это не самый обычный случай. Для большинства людей на Земле общественная или политическая активность в интернете едва ли предполагает что-то кроме щелчков мыши. Может, с несколько большей пользой они делают небольшие пожертвования – например, пять долларов Красному Кресту после какого-нибудь землетрясения или иного стихийного бедствия – путем отправки текстового сообщения на условленный номер. Это не пустяк, но подобные поступки не сравнятся с той опасной деятельностью, которая служила мотором столь многих крупных общественных движений. Публицист Евгений Морозов называет эту новую, не требующую самоотречения и жертв, борьбу словом “слактивизм”. Это, пишет Морозов, “идеальная форма деятельности для инертного поколения: к чему ходить на пикеты, где тебе угрожает арест, жестокость полиции, истязания, когда можно столь же громко возмущаться в виртуальном пространстве?” Слактивизм, по мнению Морозова, плох не тем, что складывается из крошечных и почти безопасных шажков – в конце концов, это тоже, так или иначе, от чистого сердца, скорее дело в том, что увлечение онлайновыми петициями, подсчетом фолловеров и лайков уводит потенциальных участников и оттягивает ресурсы у организаций, выполняющих по-настоящему опасную и плодотворную работу: “Стоят ли успехи в паблисити… организационных потерь?”{364} Как писал о том же Малкольм Гладуэлл, это течение, сопутствующее фетишизации социальных сетей, наглядно свидетельствует об опасности обессмысливания, которую несет упадок власти{365}. Возможность заявить о проблеме, выложить петицию или даже сделать что-то более серьезное: открыть свой электронный магазин на Amazon или eBay, отправить деньги нуждающемуся в другой конец мира или улицы – это тоже некоторый уровень свободы и самореализации. Однако стремительное размножение малых дел и краткосрочных инициатив привносит опасность того, что мы больше не сможем создавать настоящие сильные объединения, добивающиеся четко определенных политических целей. Считайте, что тема коллективного действия перешла на субатомный уровень.
Поверхностность и нарушение концентрации
Благодаря миллионам сетевых активистов тысячи различных тем попадают в фокус общественного внимания, но те же активисты задают такой уровень “шума” и отвлекающих сигналов, при котором тот или иной случай не может долго удерживать внимание публики и сохранять сколько-нибудь значительный вес. Для общественно-политических процессов гиперконкуренция может быть столь же губительной, сколь и для бизнеса, где переизбыток конкурентов вынуждает уменьшать масштабы компаний и ограничивает их возможности.
Более того, чем слабее держат власть политики, общественные институты и организации – то есть чем эфемернее становится характер их власти, – тем больше они руководствуются сиюминутными стимулами и страхами, тем хуже планируют долгосрочную перспективу. Первые лица государств избираются на короткие сроки, главы корпораций не заглядывают дальше итогов следующего квартала, генералы сознают, что успех военного вмешательства, как никогда, зависит от поддержки переменчивой публики, которая больше не хочет мириться с потерями, – все это примеры того, как сжатие временной перспективы связывает руки власть имущим. На уровне личности упадок власти парадоксален тем, что, даже сужая спектр возможностей человека, он дает ему больше инструментов для жизни здесь и сейчас. Одновременно с этим становится понятно, что у большинства наших внутренних и международных проблем не может быть быстрого решения и что их смягчение и устранение требуют постоянной и упорной работы. В мире, который не противится упадку власти, терпение будет, пожалуй, самым дефицитным из ресурсов.
Отчуждение
Власть и ее институты существуют так давно, и стены, ограждающие власть, всегда были столь высоки, что даже смысл своей жизни – что делать, что принять, а что отвергнуть – мы определяем в этих обстоятельствах. Крупные перемены с непредсказуемыми последствиями нередко порождают отчуждение – разобщение и отдаление людей друг от друга, от предметов, когда-то важных для них, а в чрезвычайных случаях даже разлучают человека с его осознанием самого себя, идентичностью, которая определяет его в собственных глазах. Вообразите, что происходит, когда коммерческая компания меняет владельца, сливается с другой или реструктуризируется, что бывает, когда противоборство религиозных доктрин приводит к церковному расколу или когда глубинные изменения в политической системе перераспределяют власть в стране. Перемены в структуре власти, в привычной иерархии, предсказуемых нормах и всем известных правилах неизбежно влекут растерянность и рост тревожности. И могут привести даже к аномии, которая есть полный разрыв социальных связей между индивидом и сообществом. Французский социолог Эмиль Дюркгейм описывал аномию как “правило, состоящее в отсутствии правил”{366}. Бомбардировка технологиями, взрыв цифровой коммуникации, онлайновые мнения, аттракции и шумы, отказ от безоговорочного приятия традиционных авторитетов (президенты, судьи, начальство, старшие, родители, священники, полиция, учителя) вызывают дисбаланс, имеющий далекие и малопонятные последствия. Как отразится на политике, экономике и на обществе то обстоятельство, что домовладений с единственным проживающим в США в 1950 году было меньше 10 %, а к 2010-му их доля выросла почти до 27 %? Семья – это тоже уровень власти, и здесь власть тоже рассыпается: те, кому она принадлежала (обычно родители, мужчины и старшее поколение), сегодня сталкиваются с небывалыми прежде ограничениями. Что говорят нам о доверии между людьми результаты многочисленных опросов, показывающих, что среди граждан развитых стран все меньше людей имеют близкого друга и все больше – жалуются на одиночество?{367}
